– Я тебе не нравлюсь? Ты не обращаешь на меня никого внимания…

– Ты думаешь, должен был накинуться на тебя сразу? А твой хозяин вообще-то знает, что ты здесь? Ничего мне завтра не скажет?

Смуглянка улыбнулась, блеснув в полутьме почти ровной полоской зубов. Верхние передние чуть выдавались, делали похожей на белку. Такую очень аппетитную, темную, вкусно пахнущую женщиной белку. Освальд вспомнил ее имя, Вилька, подумал, что очень ей подходит. Одеяло спустилось еще ниже, оголив самый низ живота, странно гладкий для женщины с такими темными волосами. Внизу волос было мало, а те, что стали заметны в свете свечи, казались светлыми. За исключением совсем темной широкой полоски в центре.

– Эрнст знает, я сказала ему. Ты не думаешь, что я обычная дорожная…

Охотник подвинулся ближе, провел пальцами по внутренней стороне бедра, поднял руку выше. Девушка вздрогнула, закусив губу, вздохнула, порывисто и ожидающе.

– Не думаю. Какая мне разница.

– Ты мне просто понравился, а завтра, завтра вы идете в лес. Вот я и подумала… А-а-х.

– Кончай ты думать. Давай я лучше свечку потушу…

6

За окном расходился утренний туман и голосили петухи. Рыжий нахал, живущий на заднем дворе трактира, прокричал два раза, когда Освальд проснулся. Осторожно снял с себя маленькую ладошку, лежавшую на его груди. Стараясь не разбудить, встал и начал собираться.

Поверх льняной рубахи надел купленный по случаю жилет из плотной кожи. Из плотного мешка, в котором хранил небольшое имущество, достал кольчугу. Встряхнул, позволив себе лишний раз полюбоваться на матовые, черные кольца, тесно сплетенные одно к одному. Натянув через голову, расправил и закрепил ремнем. Поверх, подумав, надел куртку, плотно зашнуровал манжеты и высокое горло. Умирать он не собирался, на дворе хмурилось, а мочить кольчугу не хотелось. Ржу выводить куда сложнее, чем смыть пот.

Да и не особо тепло было на улице, если судить по холодному воздуху, сквозившему из-под двери. Застегнул широкий пояс, нацепил перевязи со шпагой и с дагой, удобнее расположив по бокам. Убрал ножи на положенное место за голенища и в ножны на поясе сзади. Перекинул ремень меча через левое плечо, застегнул, убедился, что он легко покидает ножны. Наклонившись, поцеловал девушку в смуглую щеку. Она не проснулась, только повернулась и покрепче обняла подушку с той стороны, где спал охотник.

Внизу пока никого не было. Купцы храпели в комнатах на этом же этаже. Годзерека в общем зале тоже не оказалось, зато из кухни доносился его голос, отдающий распоряжения проснувшимся поварихам. А вот во дворе раздавалось громкое фырканье, и уж точно не лошадиное.

Напротив крыльца, крякая под потоками холодной воды, стоял Хорса. Один из трех охранников, находившихся во дворе, равномерно окатывал его водой из заблаговременно принесенных ведер. Поневоле Освальд поежился. Хотя на дворе стоял конец сентября и днем было достаточно тепло, сегодня утро точно не задалось. Представив, каково приходится лучнику, он призадумался: чем же раньше занимался Хорса, если вот так, добровольно дает поливать себя ледяной водой и терпит такой холод.

– Что, голова не болит? – Ерничать было не очень красиво, но Освальд не удержался.

– Проходит, не дождетесь… – Хорса терпеливо выдержал последнее ведро и начал растираться, – Пошли, поедим, что ли?

Они уже заканчивали завтрак, когда сверху спустился музыкант. Заметив его, Освальд огорченно вздохнул. Ему нравился парень, и было бы очень жаль, если с ним что-нибудь случится. Он даже надеялся, что тот одумается и не пойдет с ними или хотя бы проспит. Хозяин его бы не пустил, в этом охотник был уверен. Но мальчишка проснулся и сейчас направлялся к ним.

Жак плюхнулся на лавку, стукнув мечом, который он прицепил у левого бедра. Учитывая меч и обшитый железом, затянутый на все ремни, плотный жилет, выглядел музыкант очень воинственно. Только казался невыспавшимся и нервничающим. Глаза у него были красные, с темными полосками под ними.

– Ты что, – грызя кость со шматком мяса, поинтересовался Хорса, – не спал совсем?

– Спал, – буркнул музыкант, – если бы Освальд не шумел за стенкой так громко, то точно выспался бы.

– Ну, извини, не думал, что у тебя такой слух хороший.

– А что это ты так шумел? – Хорса хитро прищурился. – Кошмары, что ли, одолевали?

– Ага, кошмары, – проворчал Жак. – Кричащие и стонущие, причем женским голосом.

Лучник приготовился захохотать и уже открыл рот, но наткнулся на взгляд охотника.

– Ну, ладно, ладно тебе, Освальд, не злись. Все понимаю.

– Завязываем трепаться, – охотник посмотрел на своих невольных спутников, – едим и отправляемся в лес. Да, Хорса… я не злюсь. Даже и не думал.

Коней не брали. У Жака не было, а Освальд и Хорса решили, что пусть их четвероногие друзья не достанутся никому. Ни оборотням, ни просто волкам, ни людям, кто бы там ни оказался в лесу. Оставили у Годзерека в конюшне, поручив честному хозяину уход за ними и возможность распоряжаться. Если они не вернутся к завтрашнему дню. Попрощались с ним, заплатив за постой и за ущерб, который нанесли той ночью.

Трактирщик стоял на крыльце, смотрел, как они вышли из ворот, подняв руки в ответ на прощальные знаки купеческих охранников. Потом трое пошли по сельской улице, упиравшейся прямо в дорогу. Дошли до ее первого поворота и скрылись за кустами бузины, черемухи и волчьей ягоды, буйно росших перед начинающимся сразу за околицей лесом. А он все стоял и смотрел вслед этим непонятным людям, объединившимся под его крышей. И ушедшим. Ушедшим навстречу неизвестности, скроенной, как думалось Годзереку, из клыков, когтей и страха. Наконец он развернулся и пошел внутрь. Раздал необходимые распоряжения проснувшимся служанкам, проверил кухню, а потом сел за стойку и напился.

7

Дорога шла широкой, утоптанной до состояния камня полосой. Тысячи подошв, копыт и колес раскатали ее за сотни лет. С обеих сторон, сразу после поворота, дорогу окружил лес. Знаменитые овраги начинались тут же, возникая то с одной, то с другой стороны. Глубокие и резкие шрамы, прорезающие ровную поверхность зелени, выглядывали то тут, то там. Из-за них, вездесущих и наглых, лес тут рос как бог на душу положит. По краям росли и молодые деревья, и старые, одинаково цепляясь за землю крепкими корнями. Причудливо смешиваясь, торчали вверх макушки сосен и осин, елок и кленов, изредка поднимались над ними темные великаны дубы. Ладно, что хотя бы не смыкались над головой тесным темным сводом, позволяя солнцу, пробивающемуся через низкие тучи, освещать саму дорогу. И хотя день только начинался, в головы сами по себе лезли тревожные мысли. Первым не выдержал и прервал затянувшееся молчание музыкант:

– Неуютно здесь, – Жак поежился, – так и кажется, что за нами чьи-то глаза следят.

– Да ладно, – лучник сказал это, не поворачиваясь к нему, – сам знаешь, что делать надо, когда кажется, и что потом получается.

Между тем, Хорса, говоря все это, сам уже шел, держа в руках натянутый лук с наложенной на тетиву стрелой. Длинной, крепкой, с широким треугольным наконечником, рассекающим и рвущим все, что не защищено ничем, кроме собственной кожи или шкуры. У Освальда тоже был лук, взятый у мертвого степняка там, в Пригорье. Пользовался с тех пор им нечасто, незачем было. Лук оказался хорош, сработанный мастером на славу, склеенный из дерева, рога и пергамента. И сейчас он хотел передать его Жаку, справедливо полагая, что мечом тот все равно не сможет нормально воспользоваться.

– Ты из лука стрелять умеешь? – Охотник повернулся к Жаку. – Стрелял когда-нибудь?

– Умею. – Тот смотрел на сверток, который Освальд снял с Серого перед уходом и сейчас держал в руках. – Смотря, конечно, какой лук.

– Ничего необычного. – Охотник развязал сверток. Хорса восхищенно присвистнул, разглядев то, что Освальд считал обычным. – Сделан не на заказ, не под твою руку и вес, но думаю, что справишься. Вот стрелы. Показать, как правильно закреплять?